Крастев Иван, Холмс Стивен

Курс на подражание

Мир, открытый, взаимозависимый и полный надежд в 1989 г., сегодня охвачен невыразимым страхом и мрачными предчувствиями. Согласно опросам, большинство европейцев считают, что их дети будут жить хуже, чем они, поскольку снизится общий уровень благосостояния. Аналогичные исследования в США говорят о том, что подавляющее число (81%) американцев, голосовавших за Трампа, уверены: за полвека качество жизни резко ухудшилось. Существенная доля европейцев и американцев также полагает, что их страны, чрезмерно подверженные открытому перемещению людей и капитала, движутся в неверном направлении.

Парадоксальная особенность пошатнувшейся самоуверенности Запада состоит в том, что драматические события, такие как шокирующая победа на выборах сил, противостоящих истеблишменту, в Центральной Европе, которую 25 лет назад превозносили как торжество западной политической и экономической модели, ныне видится одним из симптомов провала и близкой кончины Запада. Вопреки оптимистичным реляциям, преобладавшим после событий 1989 г., история XXI века с гораздо большей вероятностью будет формироваться миллионами людей, устремившихся на Запад, а не исходящими оттуда либеральными идеалами.

Как понять смысл и значение этого масштабного и непредвиденного краха радужных надежд? Как и почему вчерашняя ослепительная и яркая победа обернулась сегодня унылым и угрюмым поражением?

Чуть более четверти века назад Фрэнсис Фукуяма – американский интеллектуал, занимавший важный пост в Государственном департаменте США, – доказывал в знаменитом очерке, что все крупные идеологические конфликты уже разрешены. Это было в том самом 1989-м, когда ликующие немцы танцевали на обломках Берлинской стены. Соперничество подошло к концу, и историческим победителем стала либеральная демократия западного образца, писал он. Нельзя сказать, что победу одержали Соединенные Штаты, которые, так уж сложилось, были демократией. Нет, они одержали верх именно потому, что были процветающей демократией. Фукуяма ярко сформулировал и выразил веру в то, что западная цивилизация – это и есть современная цивилизация. Она олицетворяет собой естественный мировой порядок, где демократия и капитализм соединены узами счастливого брака, хоть порой и чувствуют себя неловко в этом супружестве. Поскольку западной либеральной демократии нет равных и она не может быть оспорена, это по умолчанию единственная достойная подражания модель политического и экономического устройства общества. Поэтому после 1989 г. не могло быть и речи о том, чтобы отказаться подражать западным нормам и институтам.

Именно этот чудаковатый взгляд на мир доказал свою полную несостоятельность у нас на глазах.

Считая само собой разумеющимся, что период, наступивший после окончания холодной войны, будет Веком подражания, западные политические лидеры и философы попались в ловушку, которую сами соорудили. Вследствие этого Запад утратил не только способность понимать другие страны и культуры, но и объективное восприятие самого себя, а также интуитивное понимание того, как демократии следует устранять последствия собственных неизбежных промахов и ошибок. В конце концов, настойчивость западных лидеров, упорствовавших в том, что остальной мир должен подражать или пытаться подражать политической модели Запада, спровоцировала ответную негативную реакцию, вызванную раздражением и негодованием. В итоге на наших глазах рушится не только западная либеральная демократия, но отчасти и мировой порядок, основанный на правилах, которые Америка небезуспешно пыталась поддерживать после окончания Второй мировой войны.

Почему мы уверовали и что это значило?

Не случайно 25 лет тому назад многие из нас готовы были поверить в конец истории. Окончание холодной войны в сочетании с возрастающей легкостью и быстротой обмена информацией на всей планете чудесным образом объединяли расколотый ранее мир. Со временем оптимизм Запада стал граничить с эйфорией. В 1990 г. почти 80% россиян положительно относились к США. В течение следующего десятилетия постоянные члены Совета Безопасности ООН лишь девять раз использовали право накладывать вето на резолюции. Какой разительный контраст с восьмидесятыми годами, когда они применили это право 67 раз!

Изобретенная в 1989 г. Всемирная паутина стала самостоятельно функционировать в девяностых годах. Проект «Геном человека» формально был начат в 1990 году. Поисковая система Google появилась в 1996 г. и стала независимой компанией в 1998 году. По данным Freedom House, с 1989 по 1999 г. число демократий в мире увеличилось с 69 до 120. В большинстве из пятидесяти с лишним новых демократий приняты либеральные конституции. Казалось, что в ближайшем будущем повсеместно восторжествуют конкурентные многопартийные системы по западному образцу. Да, хрупкое демократическое движение в Китае было жестоко подавлено, но это воспринималось как трагическое отклонение от безостановочного наступления западной демократии. Другими словами, если отбросить идеологические пристрастия, повседневный опыт девяностых годов подпитывал самомнение Запада, будто наступил рассвет новой эпохи, а авторитарное правление и изолированные от мира общества окончательно и бесповоротно себя дискредитировали.

В те годы никто не говорил о том, что обязательное подражание, даже когда оно происходит добровольно и успешно, в целом раздражает подражателей и притупляет любопытство у тех, кому они подражают. А ведь именно в этом следует искать незаслуженно игнорируемую фундаментальную причину нынешнего движения против глобализации, сопровождающегося негодованием против космополитических элит, которые управляют данным процессом.

Да, обучение посредством подражания – способность, в целом присущая человеческому роду, без которой быстрое окультуривание детей было бы невозможно. Но в этом и главная проблема миссии, которую Запад начал осуществлять после 1989 г.: уговорить посткоммунистические и другие развивающиеся общества вступить на путь политических и экономических реформ с целью их преобразования по своему образу и подобию. Стратегия модернизации через подражание поощряла политическую инфантильность и потому была обречена на неизбежный «подростковый бунт» взрослеющих обществ против навязываемых «родительских» правил и норм поведения.

Покровительственно-высокомерное разграничение между теми, кому стоит подражать, и теми, кто обречен на подражание, привело к тому, что «мягкая сила» Запада, вдохновляющая другие страны встать на путь подражания, со временем превратилась в слабость и сделала Запад уязвимым. Исходная предпосылка, согласно которой остальной мир следует судить по успешным или неудачным попыткам воспринять западные социальные нормы и политику, рано или поздно должна была вдохновить шовинистические и нативистские настроения в других странах. Нет ничего удивительного в том, что Венгрия и Польша в наши дни так рьяно отстаивают свой национальный суверенитет и самобытность.

Хоть как-то осмыслить то, что в противном случае кажется аномальным и иррациональным отступлением от первоначальных принципов, позволяет нежесткая аналогия между партиями евроскептиков, сторонников авторитаризма и популистскими партиями, пришедшими к власти в Центральной Европе, с одной стороны, и иммигрантами второй волны – с другой. Хотя первое поколение радуется успехам, достигнутым благодаря подражанию и интеграции, представители второго поколения, естественно, восстают против того, что им видится как раболепный и унизительный успех их предшественников.

События 1989 г., казалось бы, свидетельствовали о том, что Запад находится на пороге преобразования всего мира. Спустя 25 лет шок вызван тем, как сильно сам Запад дестабилизировал мир, который намеревался переделать по своему образу.

Апофеозом либеральной демократии в качестве единственно возможного идеала стали четыре пагубных последствия, от которых будет не так-то просто избавиться.

Во-первых, эйфория тех, кто мнил себя победителем холодной войны, заставила их отказаться от изучения истинного положения дел в странах, не пожелавших вводить у себя либерально-демократические институты. Западные политики считали само собой разумеющимся, что нелиберальные правительства обречены на провал и на очень жесткую посадку. Западные наблюдатели предпочитали классифицировать страны всего мира – не только те, которые недавно освободились от коммунизма, – по одной шкале: от «непохожих на нас» до «почти как мы». Это называлось «наукой транзитологии» (переходного периода).

Представители Запада посещали страны с переходной экономикой, как туристы посещают зоопарк, чтобы понять, на какую следующую ступень эволюции предстоит подняться этим в целом неразвитым жителям планеты. «Смотрите-ка, власть закона там не действует» – это звучало примерно так же, как если бы было сказано: «Смотрите-ка, у них нет большого пальца на руке!». Некритично усвоив местечковый и морализаторский взгляд на прогресс, связанный с надеждами 1989 г., западная политология не смогла предсказать ни нынешнюю популистскую волну у себя дома, ни впечатляющие успехи Китая, который добился скачка в экономике без политической либерализации.

Во-вторых, нелепая и смешная мысль о том, что вся история – процесс, достигающий кульминации в виде западного политического и экономического порядка, равносильна неконтролируемой вспышке самообожания со стороны Запада. До 1989 г. размышления о демократии были по большей части омрачены пониманием редкости и хрупкости этого явления в мире. Граждане западных демократий опасались, что их необычная в исторической перспективе и далеко непростая система управления может вскоре быть разрушена обманчивым соблазном авторитаризма. Книга Жана-Франсуа Ревеля «Как гибнет демократия» была бестселлером еще в 1983 г. не только в Европе, но и в США. Напротив, в мире, сложившемся после 1989 г., сам факт того, что страна является демократией, уже как будто подразумевал, что все ее серьезные проблемы легко решаются.

Оказалось, что это далеко не так. Согласно еще одному исследованию, за последние 25 лет граждане ряда крепких демократий в Северной Америке и Западной Европе не просто склонились к тому, чтобы критически оценивать своих политических лидеров. Они также стали более циничными, высказывая сомнения в ценности демократии как политического устройства; у них меньше надежд на то, что есть возможность хоть как-то повлиять на государственную политику своими действиями, и они больше готовы поддерживать авторитарные альтернативы. То же исследование показало, что «более молодые поколения не считают демократию чем-то важным; не желают участвовать в политическом процессе, поддерживая ту или иную партию».

Разочарование в демократии приводит нас к третьей причине, по которой Век подражания серьезно дестабилизировал Европу и Америку и способствовал наступлению нынешнего кризиса. Оказалось, что «прилизанный» образ Запада, пропагандируемый в странах, поощряемых к демократизации, слишком легко высмеять и дискредитировать как неоколониальную пропаганду. Прошло совсем немного времени, и жители других государств, которым упорно навязывали американскую модель, стали указывать на несуразные двойные стандарты и нестерпимое лицемерие. Люди во всем мире по-прежнему признают военную мощь Америки, на них производят впечатление ее технологические новации и индустрия развлечений. Но восхищение американской демократией осталось в далеком прошлом в силу явно безуспешных попыток США навязать некое подобие своего политического устройства другим странам.

Четвертое и не менее фатальное наследие Века подражания – несбалансированная карта мира, на основании которой западные правительства определяют свои внешнеполитические приоритеты. В частности, в своей внешней политике 1990-х гг. Америка уделяла слишком много внимания Центральной и Восточной Европе по одной простой причине: посткоммунистические страны являлись наиболее явными подражателями предлагаемой политической и экономической модели. Убежденные в том, что они вводят мир в новую эру подражания, западные политики начали смотреть на остальных через призму опыта Центральной Европы.

Государства с потенциалом демократизации условно подразделялись на две группы: Польши и Сербии. Первая группа принимала западные модели мирно, тогда как второй нужно было немного «помочь» с воздуха. Мировая демократическая революция представлялась разновидностью сказки о Спящей красавице: Принцу свободы достаточно было убить дракона (или свергнуть диктатора) и пробудить поцелуем спящее либеральное большинство. Казалось, сюжет этой сказки полностью соответствовал опыту, пережитому Центральной Европой после 1989 г., и лег в основу всей внешней политики, проводимой Америкой и Западной Европой.

Для начала лидеры Запада переоценили либерально-демократические мотивы, побудившие Польшу и Венгрию принять западный путь, и недооценили националистические импульсы, которые сегодня возобладали в польской и венгерской политике. Это также породило наивные ожидания относительно «арабской весны», которые в немалой степени способствовали воцарению хаоса в Ливии и авторитарного правления в Египте. Из-за того же мифа Запад не разглядел вовремя революционного роста китайской экономики, поскольку западным лидерам было трудно понять привлекательность китайской модели развития для многих регионов мира. И это еще не все.

Опыт прошлого десятилетия показывает: вопреки оптимистичным сценариям, разработанным под влиянием эйфории 1989 г., по характеру политического режима не всегда можно точно спрогнозировать, в какие геополитические альянсы он предпочтет вступать. Старомодная идея национальных интересов, а также постколониальная солидарность зачастую более надежный компас для тех, кто хочет понять, какой внешнеполитический выбор сделают новые демократии, такие как Индия и Бразилия, нежели факт более или менее демократического устройства этих стран.

Почему популисты стали новой контр-элитой

Глобальное сращивание «элит без границ» и растущее недоверие народа к демократически избранным элитам – две главные особенности эпохи, наступившей после 1989 года. Мировые элиты больше всего похожи друг на друга в вопросах политики и моды. Их символом стал «человек из Давоса». Но глобалистский шик не помог завоевать доверие менее привилегированных граждан своих стран – скорее наоборот. После финансового кризиса 2008 г. народное недоверие к политическим и деловым элитам резко возросло.

Чтобы понять причины, нелишне вспомнить, что свободное владение английским языком сегодня стало чуть ли не главным условием экономического успеха и процветания в мире, где английский язык не является родным или разговорным. Однако сам образ жизни и мышления, облегчающий национальным элитам, не говорящим на родных языках, интеграцию в глобальные, тесно связанные друг с другом элиты, вызывает их отторжение в обществе. Вот почему новым, доморощенным контр-элитам, приходящим к власти на волне популизма, так легко дискредитировать глобалистские элиты как непатриотичную «пятую колонну».

Сращивание коммунистической номенклатуры с обществом своих стран было обусловлено невозможностью исхода для этих элит и постоянно присутствовавшим страхом войны. После падения Стены идея о том, что все граждане, независимо от социального статуса или политической роли, находятся в «одной лодке», была вытеснена из народного сознания. Открытие границ привело к тому, что ранее замкнутые и обособленные правящие круги отдельных стран влились в экстерриториальные мировые элиты, которые концентрируются в урбанистических центрах по всему земному шару. Произошло эмоциональное и культурное сближение национальных элит Востока с зарубежными коллегами, которые стали им во многом ближе, чем собственные сограждане. На смену «вертикальным» национальным связям пришли «горизонтальные». Этот разрыв между западническими кругами и их согражданами стал самым ярким следствием глобализации в посткоммунистических обществах.

С точки зрения непривилегированного большинства, глобализация – не больше чем движение за освобождение богатых. По мере того как пропасть между роскошью и нищетой расширяется, выигравшие от посткоммунистической глобализации все больше изолируются от народных масс, окружая себя сотрудниками частных служб безопасности, частными школами, пансионами и больницами и т.д. Изоляция повышает уровень их физической безопасности и неприкосновенность за счет снижения способности понимать проблемы, с которыми сталкиваются их менее удачливые сограждане. Экономист Бранко Миланович доказал, что, хотя неравенство между странами уменьшилось после 1989 г., неравенство доходов внутри каждой увеличилось. Западные трудящиеся и рабочий класс сегодня всюду считаются главной стороной, проигравшей от глобализации. Элита же неразумно игнорирует это сословие, на котором как раз и держится ее благополучие.

Опыт стран, переживших крах коммунизма, опять-таки весьма нагляден. С одной стороны, мобильным меритократам и включенным в мировые сети англоговорящим элитам все труднее разделять чувства своих сограждан, говорящих только на родном языке. Они также не видели никакой особой нравственной доблести в том, что эти сограждане проявляли лояльность, ведь у них реально не было иного выхода. С другой стороны, менее привилегированное и более провинциальное национальное большинство начало презирать свои демонстративно глобалистские элиты за приватизацию социальных «аварийных выходов». Они смотрели на этих лидеров не как на патриотов, а как на меркантильных туристов, ориентированных на конъюнктуру и готовых в любой момент покинуть собственную страну на спасательных вертолетах.

После 1989 г. политические партии и, в частности, лидеры посткоммунистических государств выигрывали выборы, подчеркивая, что их страны нужно сделать нормальными, то есть такими же, как западные. Но они пали жертвой двусмысленности в истолковании понятия нормальности. Как объясняет Жорж Кангилем в книге «Норма и патология», понятие «нормальности» имеет эмпирически-описательное и нормативно-оценочное значение. «Нормальность» может указывать на фактически распространенное или нравственно идеальное поведение. Общественные нормы лучше всего понимать не как идеальные правила или аксиомы, а как правила повседневной координации. Чтобы управлять в своих странах, новым элитам приходится адаптировать поведение к обычному поведению сограждан. Бизнесмен в России (или Африке), желающий остаться порядочным, упорно отказываясь давать взятки, зачастую теряет свое дело. В то же время глобальная легитимность национальных элит зависит от их «нормального» поведения или по крайней мере от того, что на Западе воспринимается как нормальное поведение – например, отказ от дачи взяток. Вследствие этого противоречия местные элиты, чтобы добиваться успеха в своих странах и на мировом уровне, вынуждены давать взятки и одновременно героически бороться с коррупцией. Пытаясь совместить две противоречивые нормальности, они, естественно, становятся хронически ненормальными и утрачивают доверие как у себя на родине, так и за рубежом.

Подражание как подрывная деятельность

Изначально порядок, возникший после 1989 г., рекламировался как устройство, в котором подражание западным политическим и экономическим моделям позволит сделать мировое сообщество однородным и консолидировать его под руководством Америки. Последний парадокс состоит в том, что такой порядок систематически подвергается смертельной опасности в виде своеобразного подражания.

Как утверждает Вольфганг Шивельбуш, «проигравшие почти рефлекторно подражают победителям». Но полусознательная и молчаливая цель такого подражания – не просто имитация победителя, но и развитие способности однажды победить его, «продемонстрировать, что его технологические, организационные и экономические нововведения достигают своей истинной цели… лишь когда усваиваются проигравшим и обогащаются его духом и культурой». Этот захватывающий анализ приводит нас к самому сердцу нынешнего кризиса либерального порядка. Он также позволяет прояснить, какие позиции следует теперь сдать в продолжающейся псевдовойне между Соединенными Штатами и Россией – вялотекущем конфликте, который вряд ли удастся погасить даже после избрания новым президентом США такого русофила, как Дональд Трамп. Имитация не либеральной демократии в западном стиле, а «реального Запада» стала новой дерзкой стратегией Москвы с целью высмеивания, разоблачения и дискредитации оппонентов.

Эта мимикрия может быть как агрессивной, так и оборонительной. И охотники, и их жертвы маскируют свое присутствие, чтобы неожиданно напасть. Наиболее актуальная агрессивная мимикрия предполагает стратегическое развертывание имитации для дискредитации модели. Это можно наблюдать на примере южноамериканских наркоторговцев, которые одеваются в форму полицейских не только для того, чтобы их не схватили, но и чтобы подорвать доверие общества к полицейской форме и подать сигнал гражданским лицам, что носителю формы не всегда можно доверять.

Чтобы нанести поражение Западу, самые непримиримые его враги решили публично и открыто воспроизводить наиболее отвратительные в нравственном отношении аспекты западной культуры и поведения ее представителей. Они делают это не только для того, чтобы противостоять международному и внутреннему давлению и призывам изменить свое общество, но и для того, чтобы лишить легитимности весь либеральный мировой порядок, разоблачив его фундаментальное лицемерие.

То, что победители в холодной войне изначально определяли как Век подражания, стало восприниматься проигравшими как Век лицемерия. В Век лицемерия слабые способны успешно применять сам прием подражания для нападок на сильного, чтобы лишить его боевого настроя и повергнуть в уныние. Наверно, самым драматичным из недавних примеров такого агрессивного подражания является решение смекалистых пропагандистов ИГИЛ (запрещено в России. – Ред.) одевать своих пленников в оранжевые комбинезоны перед казнью. Они зеркально отображают то, как Америка унижает человеческое достоинство мусульманских узников в Гуантанамо, тем самым разоблачая пустоту претензий Запада на моральное превосходство.

Аналогичным образом можно проанализировать нынешнее все более воинственное поведение России за рубежом. Главная задача внешней политики Кремля сегодня – разоблачение мнимого универсализма Запада, за которым скрывается беззастенчивое стремление продвигать геополитические интересы. Самое действенное оружие в этой кампании разоблачения – имитация.

И вправду, последние вылазки Кремля в рамках политической и информационной войны – еще один классический пример агрессивной имитации. Русские утверждают, будто пытаются поступать с Западом лишь так, как тот неоднократно и оскорбительно вел себя по отношению к ним. Подобно тому как НАТО перечеркнула территориальную целостность Сербии в 1999 г., так и Россия нарушила целостность Грузии в 2008 году. Точно так же как американские бомбардировщики дальнего радиуса действия летали в непосредственной близости от границ России, российские бомбардировщики стали летать в непосредственной близости от границ Америки. Вашингтон включил в «черный список» видных российских деятелей, лишив их возможности въезжать на территорию США? Кремль составил соответствующий список видных американских деятелей, отказав им в праве въезжать в Россию. Американцы и европейцы ликовали по поводу краха Советского Союза, русские теперь празднуют «Брекзит» и возможный распад ЕС. «Слив» Панамского досье поставил в неловкое положение Путина и его окружение, зато хакерская атака и утечка электронной почты с сайта Демократической партии стала конфузом для Хиллари Клинтон и ее окружения. Запад поддерживал неправительственные организации либерального толка внутри России, русские же стали финансировать крайне правые и крайне левые партии на Западе, чтобы расшатать НАТО, блокировать программы противоракетной обороны и развертывание американских ракет на территории Европы, ослабить поддержку санкций и подорвать европейское единство. И подобно тому как, с точки зрения Москвы, Запад без зазрения совести лгал России относительно планов расширения НАТО и об атаке на Ливию после получения резолюции ООН, так и Россия беззастенчиво обманывает Запад по поводу своих военных вылазок на Украине.

Перемещение акцента на лицемерную неспособность Запада жить в соответствии со своими стандартами освобождает Кремль от необходимости определить четкую позитивную повестку дня или предложить что-либо вместо того либерального порядка, который пытается уничтожить. Ирония в том, что агрессивная внешняя политика Москвы сегодня берет на вооружение курс на подражание, который был навязан России после краха коммунизма. Это поразительный пример избирательного подражания, используемого для дискредитации навязанного образца. Зеркальное отображение используется для ослабления духа западных лидеров, разоблачения изъянов демократии, ослабления воли Запада к сопротивлению и особенно для высмеивания самооценки Америки как идеальной политико-экономической системы, которую весь мир должен стремиться воспроизвести.

Проблема в том, что российская политика иронической мимикрии и зеркального отображения американского лицемерия медленно подталкивает мир к краю пропасти. Проводить политику агрессивной имитации – значит накликать беду и навсегда сжигать все мосты доверия с Западом. Альтернативные объяснения неудачных попыток Запада жить по собственным идеалам – такие как дурное планирование, неспособность довести дело до конца и отсутствие должной координации между западными странами – сознательно затушевываются, чтобы приписать неконструктивные действия Америки умышленной недобросовестности ее политиков. Разоблачение лицемерия означает неявное обвинение противника в злонамеренных планах и действиях и исключает в качестве возможных объяснений наивность, самообман, межведомственные бюрократические разборки или некомпетентность. Как следствие, имитация лицемерия неизменно предполагает безнравственное использование грубой лжи и эскалацию злобной риторики со стороны России. Поскольку русские выискивают скрытый цинизм в любом призыве американцев к соблюдению гуманитарных идеалов и хотят доказать, что теперь они не настолько наивны, как тогда, когда поверили двуличным обещаниям не расширять НАТО на восток, они теперь готовы проявлять показное неуважение к элементарным гуманитарным ценностям. Можно подумать, что отказ от нравственных табу при осаде Алеппо, например, делает их достойными партнерами аморальной Америки, мнимое злодейство которой они так любят поносить!

Упование на разоблачение лицемерия неприятеля ради оправдания собственных агрессивных действий позволяет критиковать нынешний мировой порядок, не предлагая ничего взамен – никакой позитивной альтернативы. Это не формула трезвой внешней политики, при которой ограниченные средства расходуются на выполнение реалистичных задач. Агрессивная имитация означает взгляд назад, а не вперед. Интервенция в Сирии и Восточной Украине, преследующая цель продемонстрировать, что обновленная Россия может делать то же, что и США, привела к втягиванию Российской армии в кровавые разборки без очевидной развязки или стратегии выхода из конфликта.

К сожалению, попытка России оправдать свои агрессивные действия за рубежом тем, что она лишь копирует западную агрессию, породила ситуацию, в которой Запад с целью самосохранения начинает копировать действия России. Например, в ноябре 2016 г. Европейский парламент принял резолюцию о противодействии российской пропаганде. В ней говорится: «Российское правительство использует широкий диапазон средств и инструментов, таких как исследовательские центры… многоязычные телевизионные каналы (например, Russia Today [Россия сегодня]), псевдоновостные агентства и мультимедийные сервисы (например, «Спутник»)… социальные СМИ и интернет-троллей, чтобы бросать вызов демократическим ценностям, раскалывать Европу, мобилизовать внутреннюю поддержку населения и создать видимость появления государств в состоянии развала на восточной периферии ЕС». Принимая во внимание эти необоснованные утверждения, парламент просит страны Евросоюза реагировать на данные инсинуации. Высока вероятность того, что правительства европейских стран ответят тем же, то есть начнут проводить политику зеркального отображения российского законодательства об «иностранных агентах», включающего ограничения на владение средствами массовой информации иностранными подданными, принятыми несколько лет тому назад в ответ на якобы подрывную деятельность Запада на территории Российской Федерации».

В годы холодной войны внешнеполитические аналитики справедливо утверждали, что гарантированное взаимное уничтожение (Mutual Assured Destruction, MAD) было ограничивающим фактором, снижавшим риск открытого конфликта. Однако гарантированная взаимная дестабилизация (английская аббревиатура получается та же) нынешней эпохи, подстегиваемая нарастающей агрессивной имитацией с обеих сторон, окажет совершенно иное влияние: почти наверняка значительно увеличит риск катастрофической конфронтации.

Заключение

Народный бунт против глобализации, подпитываемый раздражением электората против наиболее заметных глобализированных представителей местной элиты, а также попытки России подорвать и ослабить либеральный мировой порядок уходят корнями в понимание Западом 1989 г. как начала Века подражания. Именно такое понимание превратило неудобопонятную идею о Конце истории в пораженческую идеологию. Высокомерное мнение, будто либеральная демократия в западном стиле – единственная жизнеспособная модель экономического и политического развития, привело к трем нежелательным последствиям. Оно оправдало отсутствие на Западе интереса к сложным процессам, происходившим в обществах, которые пытались или делали вид, что пытаются ему подражать. Оно ослабило самокритику среди неоправданно самодовольных западных политиков. И усилило раздражение против Запада среди тех, кого недальновидные иностранцы заставили подражать себе и кто считал это оскорблением для национальной культуры и самобытности.

Но самым удивительным последствием контрпродуктивного курса на подражание стало использование Владимиром Путиным имитации лицемерия в качестве нового оружия в той масштабной и изнурительной политико-психологической войне, которую Россия ведет сегодня с зеркальным отображением мира, упрямо создаваемого Америкой после 1989 года. Подобное недружественное применение имитации не позволяет избежать конфронтации или разрешить незатухающие вооруженные конфликты. Более того, неспособность Запада понять, что он своими некомпетентными действиями способствовал возникновению этой опасной ситуации в мире – еще один повод для размышления о том, как обязательное подражание, вопреки ожиданиям, лишило всякого смысла в целом общий подход демократических стран к оценке происходящих сегодня событий.

Исчезновение единого мира остается наиболее фатальным следствием самовлюбленной реакции Запада на события 1989 г. и гневной отповеди России, которую возмутила подобная реакция. Вряд ли это непонимание, возникшее между Москвой и Вашингтоном, будет преодолено просто благодаря тому, что вновь избранный президент США твитнул о своем желании снова видеть Россию и Америку лучшими друзьями. Неспособность внешнеполитических элит обеих стран смотреть на мир глазами друг друга слишком глубоко укоренилась в последнюю четверть века. Эта утрата общности и единства в мире как косвенное и потенциально губительное следствие того, что произошло в 1989 г., делает нынешнюю ситуацию крайне опасной и чреватой непредсказуемыми последствиями для человечества.