Культура и идеология

Идентичность социальная и политическая

Онлайн библиотека книг, статей, докладов, документов

Две «не России»

Иоффе Григорий

Две «не России»

На фоне трагических событий на Украине опыт Белоруссии, долго служившей чуть ли не главным пугалом Восточной Европы, выглядит практически историей успеха. В стране укрепляется национальная идентичность, наличие которой было под сомнением в момент обретения независимости, а также создано дееспособное государство, умудряющееся успешно лавировать между интересами соседей-гигантов и использовать любую возможность для своей выгоды. Может ли Белоруссия если и не послужить Украине примером, то хотя бы дать пищу для размышлений о том, как развиваться, когда и если нынешний кризис будет преодолен?

Сходства

Белоруссия и Украина обладают набором сходств. Белорусы и украинцы – восточные славяне. Оба языка, белорусский и украинский, промежуточны между русским и польским – двоюродными братьями, каждый из которых ближе к белорусскому и украинскому, чем друг к другу. По количеству совпадающих морфем белорусский и украинский – самые близкие друг другу языки. Как белорусы, так и украинцы по большей части православные христиане.

Обе страны находятся в географическом промежутке между Россией и Евросоюзом или между условным Брюсселем и безусловной Москвой как центрами силы и фокусами притяжения. Поэтому и Белоруссия, и Украина служили и служат объектами влияния обеих сторон. И не только влияния, но и посягательств, столь же неизбежных, сколь неизбежно движение воздуха из области высокого давления в область с низким.

На протяжении нескольких веков как протобелорусы, так и протоукраинцы осциллировали между Польшей и Россией. Применительно к украинцам об этом выразительно написал Эндрю Уилсон, согласно которому эта осцилляция продолжалась шесть веков, и только на рубеже XIX и XX столетий притяжение к России наконец взяло верх. В отношении Белоруссии о том же еще выразительнее написала Нина Мечковская: «Принципиальной проблемой белорусской истории всегда была проблема культурного и политического выживания... в тени России и Польши. Это незавидная геополитическая судьба – быть объектом польской и русской ассимиляции и двух мощных и враждебных друг другу экспансий». И еще: не далее как в конце XIX и даже в начале XX века «все, что приподнималось над неграмотным крестьянским бытием, будь то церковь, школа или власть предержащая, автоматически становилось или “русским” (и православным), или “польским” (и католическим)».

Оборотная сторона такого разнонаправленного тяготения к центрам силы, причем в едином славянском массиве, состоит в том, что как в Белоруссии, так и на Украине «национальное пробуждение» припозднилось, по крайней мере по сравнению с русскими и поляками. Как белорусы, так и украинцы веками отвечали понятию demotic ethnie. Именно так Энтони Дэвид Смит называл этнические группы без верхних социальных слоев, ибо последние ощущали свою принадлежность к внешним фокусам притяжения: или к России, или к Польше. Учитывая, что в номинально белорусских и украинских городах и местечках имелось еще и значительное еврейское население, до начала массовой урбанизации как украинцы, так и белорусы были городскими меньшинствами.

В 1920-е гг. на Украине и в меньшей степени в Белоруссии индустриализация вызвала массовое перемещение сельского населения в города. Одновременно была предпринята попытка «коренизации». По инициативе Москвы началось массированное внедрение украинского и белорусского языков во властные структуры, науку, печать, среднее и отчасти высшее образование. Но когда на основе языковой коренизации сформировались воззрения на историю, подрывающие идею триединого русского народа, московская власть свернула кампанию. Согласно указанным идеям, как Украина, так и Белоруссия считались теперь продолжателями «европейских» традиций Киевской Руси и Великого Княжества Литовского, в то время как Россия оказывалась прямой наследницей азиатских деспотий и к тому же узурпировала обще-восточнославянский этноним «русские». Вне зависимости от степени исторической адекватности, эти взгляды способствовали психологическому отмежеванию от России. Во время Второй мировой войны и на Украине, и в Белоруссии часть национальной интеллигенции сотрудничала с нацистами.

Важно, однако, понимать, что возникшие исторические теории служили инструментом, а не причиной отмежевания от России. Причина состояла в долговременном политико-экономическом и общекультурном доминировании России, приведшем к тому, что значительная часть белорусов и украинцев стала себя с нею отождествлять. А раз так, то и отстранение от России стало способом национального самоопределения и для украинцев, и для белорусов. Вопрос лишь во внешней конъюнктуре и методах этого отстранения, соответственно, в целесообразности такого его прочтения, которое не вызывало бы негодования и обвинений в черной неблагодарности. Когда в свое время сама Москва инициировала коренизацию, надежным идеологическим основанием ей служила ленинская оценка великорусского шовинизма, запечатленная в знаменитой статье «О национальной гордости великороссов». Трудно себе представить аналогичное подспорье в контексте дня сегодняшнего.

Различия

Совокупность различий между Украиной и Белоруссией почти так же значительна, как и набор общих черт. Украина вчетверо больше Белоруссии по населению и почти втрое по территории. Украина ресурсно богаче, естественное плодородие ее почв выше и запасы рудного сырья обильнее.

Из двух припозднившихся национализмов украинский укоренился в массовом сознании все же раньше белорусского. Если на Украине зрелые националистические организации вроде Революционной украинской партии Михновского существовали уже в самом начале ХХ века, в Белоруссии даже единое самоназвание утвердилось лишь в конце 1920-х гг. на востоке и не раньше 1940-х гг. на западе. В книге «Записки западного белоруса» врач-терапевт Иван Данилов, родившийся в 1924 г. и выросший в Брестской области, признает, что даже в конце 1930-х гг. большая часть сельских жителей продолжала называть себя тутейшими (местными). Это самоназвание, как и способность протобелорусов менять свою идентичность в зависимости от того, кто контролирует территорию их проживания, едко высмеял Янка Купала в трагикомедии «Тутэйшыя», написанной в 1922 г. и угодившей под запрет Советской власти.

Во время Второй мировой масштабы коллаборационизма на Украине были несравненно большими, чем в Белоруссии, где число военизированных пособников нацистов не превышало ста тысяч. Да и самим оккупантам Украина представлялась этнической общностью, тогда как в существование белорусов оккупационная администрация поверила лишь к 1943 г., когда разрешила деятельность Центральной рады во главе с Радославом Островским.

В послевоенные годы в СССР диссидентство на ниве украинского национализма было объектом неизменного внимания органов безопасности. Белорусский же вклад в диссидентское движение, как написал Александр Мотыль в своей книге 1987 г.
с характерным названием «Взбунтуются ли нерусские?», был практически неизвестен. К концу существования СССР Белоруссия подошла более русифицированной, чем любая другая советская республика. Столь же сильно восточнославянская Украина в этом отношении отстала от Белоруссии. Даже на левобережной Украине языком общения в малых городах и деревнях был русско-украинский суржик, а в правобережной Украине, особенно в Галиции, близкий к литературной норме украинский был в ходу повсеместно. В Белоруссии аналогом суржика, трасянкой, тоже пользовалась большая часть мелкогородского и сельского населения. Но уже к концу советского периода трасянку потеснил литературный русский язык с вкраплением лишь полутора десятков белорусских слов. От белорусского в трасянке осталась по сути только фонетика.

Если вечно живой суржик породил такой поп-культурный шедевр, как Верка Сердючка, то белорусская трасянка до сих пор порицается сторонниками как «грамотной» русской, так и «грамотной» белорусской речи. Как и сама Сердючка, суржик – явление Восточной Украины, тогда как Украина в целом – страна в культурно-языковом отношении поляризованная. Более того, у Харьковской, Луганской и Донецкой областей в этом отношении больше сходства с Белгородской и Ростовской областями и с Краснодарским краем, чем с областями Западной Украины. В Белоруссии такой поляризации нет. Конечно, Западная Белоруссия была и остается более ухоженной, чем Восточная. Костелы и католические кладбища, а также элементы дворцовой и садово-парковой архитектуры, совсем не характерные для российской провинции, в западной части Белоруссии органически встроены в культурный ландшафт. Но при этом в Белоруссии нет ни аналога Галиции, ни аналога Крыма. «Галициеобразной» в принципе могла бы стать Гродненская область с ее высокой долей католиков (194 прихода на 174 православных) и людей с польской идентичностью (21,5%). Однако и на Гродненщине преобладает вполне литературный русский язык, в том числе и среди поляков. Абсолютно доминирует он и в Минске, где, однако, существует небольшая прослойка интеллигентов, перешедших на белорусский в сознательном возрасте.

О том, насколько коммуникация на белорусском популярна и востребована, можно судить по недавнему (январь 2018 г.) фейсбучному посту Змицера (Дмитрия) Лукашука, белорусскоязычного корреспондента Еврорадио. На минской улице к нему подошел мужчина среднего возраста. «Не подскажешь ли, где тут такой-то номер дома?» – спросил прохожий. «Пройдеце да таго перакрыжавання, – услышал он в ответ. – Там направа і метраў праз семдзесят будзе па левым баку». «С каждым моим словом, – отметил Лукашук, – мужик все более недоуменно сводил брови. Потом изумленно-подозрительно спросил: ты что, не русский?»

– Не-а! – ответил Лукашук.

– А кто?

– Белорус!

– Подожди – я ж тоже белорус!

Ну, тогда можешь расслабиться – и ты не русский. Спокойно можешь говорить нормально.

Как сообщает далее Лукашук, «мужик завис, а я, указав в сторону нужного ему перекрестка, пошел дальше. Это Белоруссия, ну...».

В сфере национального сознания или, как теперь принято говорить, идентичности ситуация в Белоруссии тоже специфична. Впечатления сторонних наблюдателей здесь не только не излишни – они отвечают сути самоидентификации перед лицом значимого другого. «Вспоминается история, рассказанная... польской коллегой после посещения Минска», – пишет Юрий Дракохруст, журналист белорусской службы Радио «Свобода». «В переходе метро, где продавали компакт-диски с музыкой, она увидела бирки “Зарубежные исполнители”, “Российские исполнители”, “Белорусские исполнители”. И впала в ступор. Она даже спросила продавца: “А вот если российские исполнители отдельно от зарубежных, так, значит, Россия – не зарубеж?” – “Нет, конечно, это же Россия”», – ответил продавец. «Понятно. Так, значит, Белоруссия – это Россия?» – донимала моя коллега продавца. «Да нет же, Белоруссия – это Белоруссия, Россия – это Россия», – следовал ответ. Полька искренне не видела решения проблемы там, где белорус не видел [самой] проблемы».

«В [минском] аэропорту я прошу у какого-то мужчины зажигалку, – пишет российская журналистка Юлия Вишневецкая. – Он, не расслышав, переспрашивает. Я повторяю вопрос по-английски – мужик очень похож на иностранца: очки, серьга в ухе, на вид лет сорок.

– Да нет, я русский, – говорит он и тут же хлопает себя по лбу. – Ой, что я говорю? Я же белорус!»

Заметим, что Минск – самый белорусский город Белоруссии, в том смысле что только здесь есть прослойка белорусскоговорящих, практически отсутствующая в других областных центрах: Могилёве, Витебске, Гомеле, Гродно и Бресте.

Если аналога Галиции в Белоруссии точно нет и не предвидится, с аналогами Крыма или, если угодно, Луганска дело обстоит и проще, и сложнее. Проще потому, что в условиях сплошной русификации вся Белоруссия могла бы претендовать на роль такого аналога. Сложнее, потому что в политическом смысле дружба с Россией монополизирована Александром Лукашенко. Это означает, что вся легально существующая политическая оппозиция ориентирована на Запад. Пророссийской же оппозиции нет как явления, хотя попытки создать что-то вроде русского национального движения имели место, но были пресечены на корню. Поэтому в реалиях сегодняшнего дня русскоязычность белорусов, на которую никто не покушается, не означает стремления присоединиться к России, хотя такое стремление и существовало в 1990-е годы. Более того, в начале 1990-х гг. оно даже было преобладающим, но стало убывать с началом (в 1996 г.) экономического роста. Согласно опросам, переломным оказался 2002 г., когда Владимир Путин предложил Белоруссии вступить в Российскую Федерацию шестью областями. Это подействовало отрезвляюще как на самого Лукашенко, так и на многих его сторонников. Частое посещение белорусами сопредельных областей России, где элементарного порядка и социальной защищенности меньше, чем в Белоруссии, также подталкивало и направляло этот тренд.

Стиль управления

Тут мы подходим к отличительной черте Белоруссии, каковой является не только специфика ее политического режима, но и качество государственного управления, в основе которого лежит ответственность и национально-государственный интерес работников этой сферы. «Президенту Лукашенко удалось, творчески используя фактор западного давления, вырастить в Белоруссии национально ориентированную элиту, что для постсоветского пространства результат, пожалуй, уникальный», – считает Кирилл Коктыш. По его мнению, становлению белорусской правящей элиты помогли более чем десятилетние западные санкции, когда попадание в санкционные списки становилось подтверждением важности и незаменимости того либо иного чиновника.

Шкурный интерес у белорусских чиновников тоже присутствует, но в масштабах более скромных по сравнению с их коллегами в двух братских восточнославянских странах. Даже политизированная Transparency International (TI) стала это отражать, правда, с большим опозданием. В 2016 г., например, Белоруссии был присвоен не слишком высокий ранг коррумпированности: 79-я страна в мире, тогда как Россия и Украина поделили 131-е место. Долгое время, однако, сказывалась предвзятая оптика, сквозь которую на Белоруссию смотрят на Западе. Скажем, в 2005 г. страна числилась по коррумпированности аж 105-й в мире. Теперь, когда от Белоруссии отстали с демократией, поскольку с 2014 г. геополитика стала восприниматься как нечто более важное, это сказалось и на индексе восприятия коррупции. Между тем еще в 2009 г. Балаш Ярабик, словацкий политолог, отмечал, что «как ни прискорбно это звучит, Лукашенко отличается большей национальной ответственностью и порядочностью, чем вся оранжевая элита Украины». То, что Ярабик долгое время был одним из ведущих «оперативников» в деле распространения демократии, придало его оценке особое правдоподобие.  

В 2012 г. украинка Лина Клименко с соавтором статистическими методами подтвердила, что в основе положительного отношения белорусов к «режиму» Лукашенко лежит экономический успех. Другой аспект этого успеха, социальную защищенность, по-журналистски выразила уже цитированная Юлия Вишневецкая. Она «отправилась в эту страну с целью понять загадочную белорусскую душу, а в результате стала лучше понимать свою собственную». «А вы вообще что тут делаете? – спросил ее водитель на минском автовокзале.

– Да вот пытаюсь понять, чем Белоруссия отличается от России.

– Так вы на мою машину посмотрите! Видите, что тут написано? Airbag. Знаете, это что? Подушка безопасности. Вот этим и отличается.

От него я узнаю то, что мне потом здесь не раз еще скажут: жить в Белоруссии не хуже, чем в Европе, и уж точно лучше, чем в России, на Украине и даже в Прибалтике. Дороги здесь глаже, улицы чище, Лукашенко молодец, крутится, старается, только вот коммерсантов малость прижимает». Сегодня, впрочем, уже и не прижимает. Cпециально на этот счет в 2017 г. был подписан важный декрет № 7 от 23 ноября.

Еще один аспект белорусского порядка – эстетика землепользования, бросающаяся в глаза после пересечения российско-белорусской и украинско-белорусской границы. «Чтобы россиянину попробовать понять Белоруссию, первое знакомство надо начать именно с автомобильного путешествия», – пишет Мария Кучерова, российский эксперт в области образования. «Я очень рада, что границу между нашими странами впервые пересекла именно на машине... Большие белые аисты на длинных красных ногах, важно разгуливающие вдоль дорог. Просторы полей, где засеян каждый кусочек, и полное отсутствие борщевика. Ухоженные обочины, чистые и прямые дороги, на которых... водители соблюдают правила дорожного движения. Выбеленные коровники и стада довольных коров. В какой-то момент я вдруг поняла, что и лес тоже другой, он прозрачный. Белорусы говорят “звенящий”. И все это вместе взятое прямо или косвенно можно назвать рукотворным чудом, включая очищенный от бурелома лес. Оказывается, лес тоже можно прореживать».

Сделаем промежуточные выводы. Между Украиной и Белоруссией существуют два фундаментальных сходства и два не менее фундаментальных различия. Первое сходство состоит в их взаимной культурной близости и исключительной близости обеих к России, которая на протяжении нескольких веков задавала стандарты и нормы высокой и популярной культуры. Второе сходство вытекает из первого. Для самоопределения и Украине, и Белоруссии необходимо отмежеваться от России, причем тем более решительно, чем более глубоко и массово ощущение родства с нею. Разрыв с близким родственником всегда более драматичен, чем завершение шапочного знакомства.

Фундаментальное различие между Белоруссией и Украиной состоит в том, что в Белоруссии этнический национализм, то есть ценностное отмежевание от России на основе апелляции к культурно-историческому западничеству, якобы Россией растоптанному, не въелся в массовое сознание, тогда как на Украине национализм этнического типа был воспринят и ассимилирован примерно половиной населения, а в Галиции, до самого 1939 г. не входившей ни в какую русскоцентричную юрисдикцию, – преобладающей частью населения. Второе фундаментальное различие состоит в политическом режиме. В ноябре 2017 г. белорусский социолог Олег Манаев сообщил на американской конференции славистов, что в то время как в России место во властной вертикали служит средством обогащения, на Украине, наоборот, материальное богатство определяет положение во власти, и только в Белоруссии взаимосвязь власти и материального благополучия не детерминирована так жестко, как в двух соседних странах. Если исходить из общинно-коллективистских традиций восточного славянства в целом и устойчивого отождествления индивидуального предпринимательства с инородным лихоимством, можно предположить, что из трех политических режимов именно белорусский конгруэнтен традиционной культурной матрице. Неслучайно рейтинг Лукашенко превышает 60% не только на Украине, где своего популярного национального лидера просто нет, но и в России, где таковой имеется.

Контраст сегодняшнего положения вещей на Украине и в Белоруссии – следствие указанных различий. Во-первых, еще до начала полномасштабного кризиса на Украине белорусский ВНП на душу населения превосходил украинский в 2,3 раза, тогда как в 1990 г., накануне распада Советского Союза, всего на 25%. В 2011 г. совместно с Вячеславом Ярошевичем автор этой статьи пришел к выводу, что в постсоветский период Белоруссия превзошла и Украину, и даже Россию по росту ВНП, душевому производству и потреблению сельхозпродукции, душевым расходам на образование и здравоохранение, средней продолжительности жизни и младенческой смертности. Белоруссия обогнала Украину, хотя и уступила России в таких категориях, как валовой доход на душу населения, зарплаты, пенсии и производительность труда.

Обособление – разные пути

Не вдаваясь в перипетии внутриукраинского конфликта, отметим, что на Украине возобладало стремление не просто обособиться от России, но сделать это самым радикальным образом. Достаточно сказать, что в 2016 г. на торговлю с Россией приходилось всего 13,5% внешнеторгового оборота Украины, тогда как еще в 2010 г. на нее приходилось почти 32%. То обстоятельство, что и межличностные связи, и трудоустройство украинцев в России никуда не делись и, например, в 2017 г. только за девять месяцев Россию посетило 5,7 млн граждан Украины, говорит о резкости и неестественности разрыва межгосударственных связей. Интересно, что в самый разгар украинского кризиса (2014 г.) авторитетный специалист по геополитике Роберт Каплан написал в журнале Time, что «хотя демократические идеалы и близки многим на Украине, диктаты географии делают почти невозможной полную переориентацию этой страны в сторону Запада». Естественно, последовал шквал критики со стороны либерально-прогрессистского лагеря. Приземленная география, подминающая под себя сакральное и заповедное стремление к демократии – анафема «прогрессивного человечества». Проблема, однако, в том, что в основе стремления отбыть в самостийное плавание, которому противостоит география, лежит потребность в национальном самоопределении, а вовсе не в демократии.

«В России существуют две популярных и в действительности взаимоисключающих точки зрения на отношения России и Украины, русских и украинцев. Первая – Россия во многом сама виновата в “отколе” Украины от своего исторического ядра и выпадении Украины из русского цивилизационного поля, так как после распада Советского Союза Россия отпустила все постсоветские государства в “вольное плавание”, игнорировала возможности собственной “мягкой силы”, в результате чего это поле на Украине оказалось полностью захвачено евроатлантистами. Вторая точка зрения – украинцы с самого зарождения украинского национализма, еще в XIX веке, стремились к “освобождению” от русских: в этом смысле антирусские настроения, постепенно нараставшие в постсоветское время, были естественным продолжением, развитием тех тенденций, которые в силу исторических причин не могли столь явно проявиться ранее. На ваш взгляд, какая из этих позиций ближе к истине?» Этот вопрос недавно задали киевскому политологу Михаилу Погребинскому. Учитывая геополитические пристрастия Погребинского, я ожидал другого ответа. «Мне ближе вторая точка зрения, – сказал он. – Хотя и первая сыграла свою роль. Украинский проект изначально ориентировался на отталкивание от России, что неудивительно – языки близки, религия большинства – общая. Выбор – невелик. Либо отталкивание от близкого и более сильного (культурно и тому подобное), либо, рано или поздно – ассимиляция, как произошло с украинцами в России, в частности – на Кубани, где большинство населения – этнические украинцы».

Погребинский попал в самую точку. Отмежевание от России было неизбежным, хотя конкретные его формы и не были предопределены. «Но это не означает, – продолжал он, – что Россия не имела возможности влиять на украинские события последние 25 лет. Просто она этого не делала, исходя из мнения: мол, никуда не денутся. В итоге Россия проиграла Украину – пока не ясно лишь, проиграна битва или война. Важную роль в этом поражении сыграла неготовность признать существование украинского независимого государства де факто». И тут тоже Погребинский прав.

По логике вещей такое же отмежевание от России должно происходить и в Белоруссии. Такие издания, как Regnum и Eurasia Daily, уже давно неистовствуют, обвиняя Минск в лицемерии, двурушничестве, мягкой белорусизации (подумать только, в Белоруссии!), не говоря уже о паразитизме на российском добродетельном легковерии. Действительно, Белоруссия сохранила Россию в качестве донора и торгового партнера, но в то же время стремится наладить отношения с Западом. В Минске даже позволили себе подвергнуть судебному преследованию белорусских авторов ультрапатриотических российских изданий, усомнившихся в естественности белорусского языка и белорусской государственности. Более того, Минск извлек выгоды из кризиса на Украине, он повысил свою узнаваемость на международной арене, предложив себя в качестве переговорной площадки, и теперь рекомендует себя мировому сообществу в качестве донора стабильности и устроителя Хельсинки-2. Минск извлек выгоды и из страха Запада перед Россией. Теперь в глазах западных стратегов помогать Белоруссии крепить независимость важнее, чем бороться за демократию в этой стране. Поэтому в Белоруссию направился пусть небольшой, но устойчивый поток средств Евросоюза: на инфраструктуру и обучение бюрократии. А еще на Западе поняли, что управляемость восточноевропейской страны ничуть не менее важна, чем политическая ориентация правящего режима.

Последний вывод проистек напрямую из сравнений Белоруссии с Украиной. Тот же Балаш Ярабик, например, отмечает, что с Минском трудно договориться, но если уж договоришься, можно рассчитывать на его приверженность букве и духу договора. С Киевом же, напротив, договориться легко, но ни о каком следовании договоренностям с его стороны не может быть и речи. А все, оказывается, потому, что в Белоруссии есть государство, а на Украине его нет.

Не менее важно и другое. Отмежевание от России может следовать в фарватере традиционного для Восточной Европы этнического национализма, проникнутого русофобией, иногда переходящей в зоологическую. Но то же самое отмежевание принимает форму гражданского национализма, когда мирное сосуществование разных образов будущего, элементов национальной памяти и даже разных языков коммуникации становится нормой. Именно по такому, гражданскому, пути, пусть пока еще робко и несмело, и продвигается национальное строительство в Белоруссии. Да, место белорусского языка в публичном дискурсе может и возрасти, но русский в нем останется. Да, роль Великого княжества Литовского в становлении белорусов как нации будет признана, но и роль Российской империи и ее советской инкарнации, а также роль Великой Отечественной войны останется определяющей. Да, Белорусская Народная Республика, возникшая сто лет назад и просуществовавшая около девяти месяцев, да так, что ее мало кто заметил, будет считаться первой попыткой государственного строительства. Но не меньшее значение будет придаваться VI Конференции организаций РКП(б) Западной области, провозгласившей Белорусскую Советскую Республику, из которой потом возникла независимая Белоруссия.

Гражданский национализм по-мински

Хотя в Белоруссии возможное торжество инклюзивного гражданского национализма обязано поражению национализма этнического, не нашедшего поддержки в обществе, ее опыт вполне может быть востребован на Украине. Во-первых, потому, что самоотторжение последней от России было слишком резким и искусственным и в силу этого потребует оздоровительной коррекции. Во-вторых, элементы гражданского национализма важны для установления мира и согласия на Украине. Маловероятно, что к этому когда-либо приведут нормативы национальной памяти, внедряемые Владимиром Вятровичем. Даже после «изъятия» Крыма, Донецка и Луганска на Украине остается достаточно людей, для которых Степан Бандера – чужой, тогда как Владимир Высоцкий, Виктор Цой и Михаил Булгаков, которых Вятрович назвал щупальцами русского мира, вполне свои.

Характерно, что в Белоруссии никто на эти щупальца не покушается, как и на русский язык. Более того, Лукашенко – единственный кроме Путина постсоветский национальный лидер, который поздравляет проживающих в России ветеранов советского искусства и шлет соболезнования в связи с их кончиной. Эта его привычка отвечает чаяниям простых белорусов.

На тему возможной востребованности белорусского опыта на Украине емко высказался Михаил Минаков, профессор Киево-Могилянской академии в интервью белорусской редакции Радио «Свобода» летом 2017 года. «У белорусов есть определенная историческая вина перед всей Восточной Европой и соседними обществами. Это вина за создание довольно привлекательной авторитарной модели. Но нужно понимать, что, когда во второй половине девяностых режим Лукашенко только устанавливался, он совсем не был привлекательным. А вот 25 лет спустя мы смотрим и понимаем, что так и не достигли позднесоветского уровня ВНП в фиксированных ценах, а белорусы его почти удвоили. И эта социально-экономическая цена свободы и несвободы впечатляет... Из всех шести членов “Восточного партнерства”... только одна Белоруссия контролирует всю свою территорию... Мы дважды пытались изменить правила игры. Революционные циклы между 1991 и 2004 и между 2005 и 2014 гг. протекали приблизительно так: обещание демократии, свободы и достатка; олигархизация; попытка установления авторитарного режима; восстание и новое обещание демократии. Этот цикл мы прошли дважды и уже сделали третий заход».

Вкупе с нищетой и коррупцией колебательный контур новейшей украинской истории привел к массовому бегству населения. Сегодня трудно оценить его реальный масштаб, ибо миллионы украинцев уже отбыли в Россию, Польшу и другие страны включая Белоруссию. Все это позволяет прогнозировать, что геополитический маятник рано или поздно качнется в восточную сторону – не потому, что спасение именно там, а по той же инверсионной логике, которой подчинены революционные циклы. Время плавно перетекает в пространство и наоборот. Да и многовековая история осцилляции между Востоком и Западом едва ли выпала из генетического кода. Когда же качнется маятник, тогда и окажется востребованным на Украине опыт белорусского государственного строительства и белорусского гражданского национализма.

Но для того чтобы это произошло, ему нужно дать возможность свободно развиваться на родной почве. Для этого надо приструнить великодержавных российских «политологов», бьющихся в истерике от каждого проявления белорусской инаковости и использующих синдром оставленной жены для теоретического окормления своих воззрений на Белоруссию. Полезно прислушаться к предостережению Погребинского и признать: Белоруссия – близкое, но все же другое государство. Забвение этого предостережения чревато не только невостребованностью белорусского опыта на Украине, но и потерей самой Белоруссии.